Неточные совпадения
Лесута-Храпунов, как человек придворный, снес терпеливо эту обиду, нанесенную родовым дворянам; но когда, несмотря на все его просьбы, ему,
по званию стряпчего с ключом, не дозволили нести царский платок и рукавицы при обряде коронования, то он, забыв все благоразумие и осторожность, приличные старому царедворцу, убежал из царских палат, заперся один в своей
комнате и, наговоря шепотом много обидных речей насчет нового правительства, уехал на другой день восвояси, рассказывать
соседям о блаженной памяти царе Феодоре Иоанновиче и о том, как он изволил жаловать своею царскою милостию ближнего своего стряпчего с ключом Лесуту-Храпунова.
Так торжественно прошла во мне эта сцена и так разволновала меня, что я хотел уже встать, чтобы отправиться в свою
комнату, потянуть шнурок стенного лифта и сесть мрачно вдвоем с бутылкой вина. Вдруг появился человек в ливрее с галунами и что-то громко сказал. Движение в зале изменилось. Гости потекли в следующую залу, сверкающую голубым дымом, и, став опять любопытен, я тоже пошел среди легкого шума нарядной, оживленной толпы, изредка и не очень скандально сталкиваясь с
соседями по шествию.
Однажды весною, в 1889 году, я зашел
по какому-то делу в помещение Общества русских студентов. Лица у всех были взволнованные и смущенные, а из соседней
комнаты доносился плач, — судя
по голосу, мужчины, но такой заливчатый, с такими судорожными всхлипываниями, как плачут только женщины. И это было страшно. Я вошел в ту
комнату и остановился на пороге. Рыдал совершенно обезумевший от горя Омиров. Я спросил
соседа, в чем дело. Он удивленно оглядел меня.
По совету некоторых из
соседей, как раз в тот год, когда прибыл в Петербург граф Казимир Нарцисович Свенторжецкий, старушки Белоярцевы отделили три коматы с парадным ходом и приказав омеблировать их лучшей из находившейся в запертых парадных
комнатах мебелью, стали приискивать себе постояльца.
Ширь и довольство жизни заключались в постоянно полном столе, в многочисленной дворне, чистоте, даже почти изяществе убранства
комнат — последнее заведено было покойным князем — и в всегда радушном приеме
соседей, которых было, впрочем, немного и которые лишь изредка наведывались в Зиновьево, особенно
по зимам.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись
по своим
комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к
соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна-шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в
комнату, подошла к Соне, посмотрела, чтó она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.